Дамблдор вспоминает о своем общении со Снейпом

[drakon7]

Комедия положений
www.diary.ru/~apwbd/p7278066.htm
Автор: Galadriel
Бета: Hedwig
Герои: AD, SS
Категория: слеш – не слеш – фик его знает. Я не считаю койку вершиной человеческих отношений, поэтому оставляю это «за кадром». Каждый может судить в меру своей испорченности.
Рейтинг: PG-13
Жанр: angst
Саммари: Дамблдор вспоминает о своем общении со Снейпом
Примечание: фик писался при температуре 38, отсюда некоторая бредовость стиля.
Предупреждение: смерть персонажа
Размер: мини в 3х частях.
Архивирование: только с согласия автора
Критика: отношусь спокойно. Теперь уже))
Дисклеймер: все принадлежит тому, кому принадлежит.

фик

Часть 1
История все время повторяется. За свои 150 лет я имел возможность наблюдать это бессчетное количество раз – комедия положений, на той же сцене, с теми же героями, только декорации слегка изменились. Всегда интересен только первый виток истории, дальнейшие подобия быстро наскучивают и переходят из жанра «исторических событий» в обыденность.
С тобой все было по-другому: я входил во вкус постепенно, и ты так же постепенно догадывался, какое место занимаешь в моей игре. Впрочем, я не уверен, что ты когда-нибудь постигнешь это целиком: как все бесстрашные люди, ты страдаешь некоторым недостатком воображения.
Я хорошо помню, что впервые рассмотрел тебя тогда до мельчайших деталей: спутанные волосы, грязный подол мантии, рассеченная скула. Нет, конечно, я видел тебя и раньше, видел тебя все пять лет, но никогда не выделял из высокомерной слизеринской толпы. Ты был для меня «одним из них», хотя я также не уверен, что понимаю под словом «они». Кажется, я встал на скользкую дорожку: директору не пристали такие мысли об учениках…
Итак, наш первый раз. Ты пришел ко мне немедленно, как только вырвался из Визжащей Хижины, из лап Мародеров. С тобой пришел Поттер. Помню, я сидел в кресле и разбирал какие-то бумаги, зашел ты и остановился не дойдя нескольких метров до моего стола. Поттер замер у тебя за левым плечом, чуть в стороне, пытаясь скрыть напряжение под маской равнодушия. Ему это вполне удавалось (он был уверен, что звезде квиддича все сойдет с рук), и это бесило тебя еще больше. Ты вывалил ворох обвинений на двух лучших учеников и старосту Гриффиндора.
Скажи, что я должен был сделать, мой мальчик? О, я знаю, как поступил бы ты сам – по справедливости, невзирая на личные заслуги. Именно поэтому ты был и остаешься самым непопулярным преподавателем Хогвартса. Хотя, если судить *по справедливости* (какое надоедливое словечко!), ты не хуже других. Не моя вина, что никто никогда не судит сообразно с делами.
Итак, мне оставалось только выразить свое неудовольствие, пожурить Поттера – и отпустить вас обоих. Не знаю, чего ты ожидал от меня? Возможно, отойдя от первого шока, ты подумал бы, стоит ли вообще ко мне обращаться. И, скорее всего, не сделал бы этого - уж я-то тебя знаю! Но у тебя просто не было времени оценить ситуацию, так что в итоге пришлось корить себя вдвойне – и за то, что отправился за Блэком в Хижину, и за то, что пожаловался и получил отказ. Отказ. Смешно звучит. Как будто предлагаешь заключить брак. Нет, разумеется, ты ни о чем не просил, ты не *попросишь* даже передать тебе соль за обедом. Но я знаю, чего ты хотел. Твоя жизнь уже была в безопасности, спасать тебя не было необходимости. Другое дело – твоя честь. Ты хотел мести, сатисфакции и, могу поспорить, мечтал о старых добрых временах, когда можно было вызвать недруга на дуэль и убить его без возмущенного ропота толпы и улюлюканья друзей. Я устал повторять тебе, что ты живешь не в свое время, мальчик. Но, к сожалению, за все годы нашего знакомства ты так и не уяснил, что я считаю месть вещью совершенно бесполезной и непродуктивной, и поэтому никогда и никому не мщу. Тебе, для которого баланс насмешек и контрнасмешек, оскорблений и контроскорблений так много значит, этого не понять.
Еще одна картина из того вечера: я уже все сказал, Поттер довольно ухмыляется, а ты еще несколько секунд смотришь на меня. Очень четкое воспоминание: твое лицо крупным планом. Причудливая смесь разочарования, ненависти, злобы. Ты уже тогда пытался контролировать свои чувства. Не могу не признать, что теперь это удается значительно лучше, и даже мне подчас сложно «читать» тебя.
Но тогда… представляю твою ярость, когда, выйдя из моего кабинета, ты увидел торжество на лице Поттера. В тот день я поразился, почему тебе суждено было дважды разочароваться, а Джеймсу – дважды победить. Как сказал какой-то итальянский поэт, Фортуна всегда предпочтет старого любовника новому. К сожалению или к счастью.
Мальчик мой, наверное, я плохой школьный директор. Ведь я задумался о твоей судьбе только через пять лет после того, как родители вверили тебя моему попечению. Я наблюдал за тобой, и ты не мог этого не заметить. Наверное, у тебя было чувство, что ты ходишь по краю пропасти: один неверный шаг может стать роковым.
Я знаю это: мое внимание еще никому не приносило счастья. А тебе было всего пятнадцать, и слишком тяжелая ноша сломала тебе хребет прежде, чем я успел поддержать. Когда я вспоминаю об этом, меня охватывает то же чувство вины, отвращения и страха, какое испытывает ребенок, обнаружив, что случайно убил ручного зверька.
Я наблюдал за тобой, а ты был очень осторожен и ни словом, ни жестом не выдал, что не понаслышке знаком с Жрецами Смерти. Тебе было трудно, но в то же время ты гордился, что смог обвести меня вокруг пальца и *отомстить*. А у меня от твоих последних школьных лет осталось впечатление недосказанности – как будто то, что могло быть между нами, не случилось. Я часто ловил себя на том, что представлял тебя, ероша пальцами черные волосы Джеймса. Он, наверное, считал это признаком директорского расположения и еще больше раздувался от гордости. Если бы мы все тогда знали правду… Но его ответная улыбка лишь портила всю картину: ты никогда не улыбался мне. Я украдкой нашел в тебе совсем другое: твою боль, твою слабость, твою робкую надежду. Чувства, которые доверяют только родителям. Проклятая легилименция – я не получил твоего согласия на «усыновление». Но разве удивительно, что, называя тебя вслух «мистер Снейп», я упорно шептал про себя «мой мальчик»?
Часть 2
Разумеется, ты согласился.
До сих пор я корю себя за то, что научился так просто выбирать между «общей пользой» и счастьем одного человека. У меня никогда не возникает сомнений в своем выборе. И только потом, видя мучения живого существа (я должен постоянно держать все под контролем, поэтому не могу закрыть на них глаза), я испытываю смешанные чувства. Возможно, когда-нибудь я заставлю себя признать, что меня терзает нечистая совесть. Перечитывая Шекспира, всегда тихо усмехаюсь в бороду. В *нашем* королевстве гораздо больше и гнильцы, и крови. Дойдя до «Тита Андроника»* , в который раз убеждаюсь, что это мой типаж. Раньше я радовался, что у меня нет детей. Теперь эта пьеса приводит меня в гораздо больший ужас.
Разумеется, я не мог так просто отпустить тебя. Позволить тебе просто жить. А ты, привыкший за все платить двойную цену, принял это как должное. Из всех, кто перекладывал на меня груз своих несчастий и получал за это работу, ты – мой самый выгодный клиент.
Забавно, не думал, что я настолько консервативен. Прошло тринадцать лет с момента *той* нашей встречи, а обстановка в моем кабинете ничуть не изменилась. Ты – вырос, да, вытянулся, возмужал. Впрочем, я все равно узнал бы тебя в любой толпе: тебя выдавали глаза. Отчаяние. Безнадежность.
Помню, как ты застыл в нерешительности не дойдя нескольких метров до моего стола. Я сидел и разбирал какие-то бумаги; было уже довольно поздно. «Не знаю, помните ли вы меня, директор, - и тут ты поднял глаза. Это затравленное выражение я мог бы узнать безошибочно, приди ты хоть через тысячу лет. Тебе не было необходимости заканчивать фразу. – Я Северус Снейп. Я учился в Хогвартсе».
Помню, как ты сгорбился в кресле напротив меня и, уронив лицо в ладони, рассказывал. Первая исповедь. Мои родители, кажется, хотели в свое время, чтобы я стал священником. Я выполнил их волю, пусть и через много лет. Теперь, осмелюсь предположить, у меня гораздо больше confessional practice, чем у заурядного приора. Ты один стоишь десяти заурядных грешников, хотя я так и не решил, какому греху ты подвержен больше – унынию или гордыне. Или это мои собственные демоны?
В последующие годы, а после появления Гарри Поттера (представляю, как ты кривишься... право, не стоит) особенно часто я задумывался над тем, почему мы посылаем своих детей на смерть. Почему в борьбе двух инстинктов – самосохранения и продолжения рода – всегда побеждает первый. Возможно, дело в том, что мы мужчины.
Но что же тогда отцовский инстинкт? Каждый раз, когда я вижу, что ты готов драться за своих маленьких змеенышей до последней капли крови, меня охватывает чувство, которое при определенной степени откровенности я должен назвать завистью. Это еще одна моя тайна. Мне – не достичь твоей степени чистоты. И я восхищаюсь тобой. Несмотря на то, что знаю: твоя заботливость порождена тем, что о тебе никто никогда так не заботился. Никто не считал тебя достойным некоторого самопожертвования.
… И я опять удаляюсь от темы. Как и все взрослые мужчины, я испытываю неловкость, когда речь идет о проявлении нежности. Но тогда моя неловкость была ничто по сравнению с твоими слезами. Ты пытался скрыть их, но я был быстрее… Надеюсь, что тогда мои глаза не казались тебе ледяными. Сначала я пытался словами добиться того, чего можно добиться только поцелуями. Потом я осторожно похлопал тебя по спине. Потом я обнял тебя и шептал: «Северус… сыночек…»
Ты был в шоке. Ты был… мой.
Как просто подкупить словами. Я купил тебя за ничего не значащие обещания – плеча, сочувствия, дома. Я, ни секунды не сомневаясь, снова отправил тебя, ободренного, в ад.
Сыночек…
Мой сыночек…
Уверен, что ты простил меня, если вообще задумывался об этом. Но, отвлекаясь, я не могу понять, как такое можно простить. Детоубийство. Обречь своего ребенка на медленную и нескончаемую (так нам всем тогда казалось) муку. А ты был счастлив, что у тебя появилась *настоящая* семья, *настоящий* друг.
Оправдываюсь тем, что ты не единственный юноша, чьей судьбой я самовольно распорядился. Но единственный, с кем поступил так жестоко. Потому что от моего предложения невозможно было отказаться. Ты не знал этого, но это знал я. И на твоей разбитой жизни я собирался построить нашу общую победу.

---------------
*Трагедия Шекспира. Римский полководец Тит Андроник убивает своего сына, который «предает» его, спасая свою сестру от императора
Часть 3
Смерть на войне неизбежна. Это прекрасно знаем все мы, но почему-то никогда не задумываемся над таким, казалось бы, простым вопросом: «Кто?» Свою первую жертву война уже получила, и нет никакой надежды, что на этом она успокоится.
И я не позволяю себе надеяться. Ибо надежда – удел молодых.
Но я позволяю себе мечтать.
Что когда-нибудь ты сядешь рядом со мной, и мы будем долго говорить. Я покажу тебе свои книги, и ты раскритикуешь Лукиана. Я, наконец, научу тебя высшей Трансфигурации – да, да, я знаю, со школьных лет ты так и не преуспел в ней. Я осмелюсь спросить, нравится ли тебе кто-нибудь. Мы вместе…
Но тут я обрываю себя. Всего этого никогда не будет. На сближение нужно время (где же я был тридцать лет?), а у *нас* его осталось слишком мало. Я мечтаю только о том, что *мог бы* сделать. Все наше общее достояние – несбывшееся прошлое. А я пытаюсь подменить горькие воспоминания своими фантазиями.
Тебе не было легко. Конечно, с исчезновением Волдеморта постоянная угроза жизни отпала, но осталось множество мелких бед, а они-то как раз – самые болезненные. Ты был уверен, что я ничего не замечаю, и в одиночку сражался со стаями своих демонов. Ненависть детей, презрение коллег и над всем – душащий страх, заставляющий тебя чувствовать себя прокаженным. Должен признать, что кое-что тебе удалось исправить. Хотя ты не из тех, кто легко располагает к себе людей. Но постепенно они признали и твое мастерство, и твой авторитет.
Бедный мой мальчик. Ты мечтал, чтобы тебя любили «просто так», но тебе приходилось много работать, чтобы заслужить хотя бы уважение. Чья вина, что ты перестал верить в какие-либо чувства, кроме страха и почтения?
Конечно, моя.
Я любил тебя, как мог, клянусь. Но ты никогда уже не узнаешь об этом. Старость слаба и нерешительна. Даже себе я редко осмеливаюсь признаться в сильных чувствах.
Видишь, как мы похожи.
Кажется, я слишком тороплюсь и путаюсь в мыслях. Причина проста: мне страшно. За тебя, за себя, за всех нас. Ведь знание будущего делает грядущие несчастья ежеминутной реальностью – и я все время там, в самом конце нашего кошмара. Отсюда и моя проклятая скрытность, которая принесла столько вреда. Я пытался уберечь вас от этого знания. Возможно, иногда я допускал ошибки, но с твоей судьбой я очень осторожен. И никогда ни словом, ни жестом не намекну…
Хотя временами мне кажется, что ты догадываешься. Но тринадцать лет сделали свое дело: ты научился молчать.
Тринадцать. Какой горький у нас юбилей, какое страшное число! Как жаль, что это пришло мне в голову.
Прошло еще тринадцать лет, и я вновь услышал твои торопливые шаги за дверью. Я сидел за столом и разбирал бумаги – министерские планы поимки Сириуса Блэка, газетные вырезки, письма. Ты ворвался в кабинет, но потом застыл в нерешительности не дойдя нескольких метров до моего стола. Твои глаза горели, от лица отлила кровь. Ты судорожно сжимал правой рукой левое запястье. И смотрел на меня с мольбой, надеясь услышать любое фантастическое объяснение происходящего и зная, что его не будет.
«Что случилось, Северус?» - кажется, мой тон получился даже слишком спокойным. Ты не без труда (ноги подкашивались) преодолел расстояние до моего стола и молча закатал рукав мантии.
Мне до сих пор хочется кричать: «Сыночек, как ты мог позволить изуродовать себя?!»
Я знал. Это должно было произойти рано или поздно, как бы мы ни пытались отсрочить возвращение. Но для тебя это было ударом.
Как и для меня то, что ты не принял мое сочувствие. В тот момент я понял, что ты пришел ко мне не за помощью и не за поддержкой. Просто – поставил в известность. Я понял, что ты уже давно решил все сам и мой совет не требовался. Мне было невыносимо горько и обидно. Как и всем родителям, чьи дети больше не спрашивают совета.
Ты решил все сам и избавил меня от угрызений совести. Молчаливое согласие гораздо лучше, чем просьба. Ты сам предложил возобновить шпионскую деятельность и, уходя, быстро сунул мне в руки хрупкий конверт. Твое завещание.
Я незаметно вздохнул с облегчением. Значит, все не так серьезно. Потому что смерть всегда внезапна, и попытки упорядочить ее свидетельствуют о стремлении жить. Я так и не открыл его.
Как я тогда ошибался! Почему не понял, что мое облегчение было первой ласточкой надежды, которую я так настойчиво гнал от себя? Теперь мне остается только жалеть о напрасно потраченном времени – всуе, на пустые решения и ненужные хлопоты. Очень характерное занятие для 150-летнего старика.
Все было правдой: и твой третий визит, и завещание, и мое благословление в ответ на «Ave, Caesar».
Я не могу заставить себя сказать «прости» - это было бы окончательным признанием того, что ничего уже не исправить. Я буду надеяться до самого конца, хотя знаю: моим надеждам не суждено сбыться.
Это твоя последняя война, и я знаю, что ты не вернешься с нее. Ты – еще не знаешь, хотя, наблюдая за тобой столько лет, я могу отличить тень смерти на твоем лице от обычного хмурого выражения. За тобой закрывается дверь, а я остаюсь в кресле, машинально перебирая какие-то бумаги. Старый человек, учитель, переживший своих учеников, отец, переживший своих детей. Я буду сидеть здесь и ждать, пока снова не откроется дверь и на лице своего посетителя я не увижу то самое выражения отчаяния. Я знаю, что когда-нибудь он придет. Надеюсь, что в этот раз я совершу меньше ошибок. А тебя уже не будет.

конец