точка оптического прицела на вашем лбу, тоже чья-то точка зрения.
пока сидел, вернее полз по пробкам дракон в толпе машин, снова удалось поснимать. благо солнышко было и на Дворцовой набережной всегда приятно поснимать. размер при нажатии на картинку 1400
В Англии шутит каждый – от простолюдина до премьерминистра. Не принимай близко к сердцу... Ничто так не отражает характер нации, как язык и юмор.
Можно сказать: главный принцип англичан – take іt eaѕy (не принимай близко к сердцу.) На этом основан их юмор, традиции, обычаи. И, вероятно, они правы.
*** Американский турист ходит с гидом по Лондону. Все тут у вас такое маленькое, зажатое, говорит он. Это здание, например, было бы в Америке раз в десять выше. О, конечно, сэр! Это психиатрическая клиника. читать дальше *** В шотландской полицейской школе молодого курсанта спрашивают: Что бы вы стали делать, если бы вам в одиночку пришлось разгонять демонстрацию? Я снял бы фуражку и стал бы собирать на благотворительные нужды.
*** Сэр, у Вас случайно не найдется пробитого талончика? Нет, сэр, к сожалению нет! О, сэр, прошу Вас, поищите пожалуйста. Может быть, у Вас всетаки найдется пробитый талончик? НЕТ! Я же сказал Вам, сэр! НЕТ! Вы что, настолько бедны, что не в состоянии оплатить проезд?! Нет, сэр. Просто я контролер!
*** Англичанин среднего достатка заходит в респектабельный магазин. Немного оглядевшись, спрашивает продавца. Скажите, сколько стоит вон та шляпа? Тысячу долларов, Сэр. Черт... А вон та? Два черта, Сэр.
*** Англия. Дворецкий стучится и заходит в кабинет к лорду: Сэр, пришел Ваш портной и говорит, что не уйдет, пока Вы ему не заплатите за последние два костюма! Лорд (не отрываясь от газеты): Отлично, приготовьте для господина комнату.
*** Пожилой английский лоpд, пpоснyвшись yтpом, подходит к окнy, и, вглядываясь тyда внимательно, говоpит молодомy слyге: Сегодня смог. Поздpавляю, сэp! отвечает слyга.
*** Когото скоро убьют в нашем тихом городке. Как Вы узнали, сэр? Есть старая добрая английская примета если в город приезжает мисс Марпл, когото скоро замочат!
*** Два друга безуспешно искали работу. Наконец, один увидел в газете объявление, что некий очень аристократический дом ищет мэтрдотеля. Он отправился туда на собеседование. На следующий день рассказывает приятелю: Сначала все было очень хорошо. Шикарный дом. Меня приняла сама графиня. Сначала просто побеседовали. Потом она говорит: покажите руки. Показал. Она говорит: руки хорошие, как раз для белых перчаток. Потом говорит: покажите икры. Я штанины задрал, она посмотрела хорошо, говорит, вполне подходит для французских коротких панталон. А потом говорит: теперь покажите ваши референции. И тут, похоже, я совершил ошибку...
*** Чопорная английская старая дева устраивает приём. Подзывает свою служанку и говорит: Мэри, к нам придут мужчины, они будут ходить в туалет, брать руками ЭТО, а затем этими же руками сахар из сахарниц... Надо будет разложить щипцы для сахара. После приёма леди подзывает служанку: Мэри, кажется, я просила вас разложить щипцы. Мэри: Я разложила... Леди: И где же они? Мэри: В туалете...
*** О, сэр, какая у вас в доме великолепная посуда, подчеркивающая ваш утонченный аристократический вкус! Я восхищен! Да, сэр, это уникальный китайский фарфор 17го века. А вот эта неглубокая изящная чашка, которую я приобрел недавно на аукционе, мне особенно нравится! И чем же, сэр? Её очень удобно вылизывать после сметаны...
*** Что такое поанглийски "І dоn`t knоw"? Я не знаю Вот, кого ни спрошу никто не знает.
*** Американец, спускающийся с трапа самолета в Хитроу, при виде тумана: Фи, какая мерзкая погода! И долго здесь это еще будет продолжаться, вы не знаете? Лондонец: Увы, сэр, ничего не могу сказать определенного. Я живу здесь только тридцать пять лет.
*** Английский адвокат написал завещание, в котором оставлял все свое состояние дуракам и сумасшедшим: "От них я его получил, им и возвращаю".
“God, this is crazy! Richard (Taylor), it’s f***ing crazy!”
Lee Pace: I had this one day shooting with him (the horse), where when I would say my line. He could feel it coming and would start kinda moving out of his mark. And it would never fail.
“We decided he was above all hair ornamentation. We wanted him to look completely like he was in control. So, then there was nothing holding his hair back, it never really moved, and if it did, it was always very controlled, as if there was another force looking after his hair for him.” - Peter Swords King
“Elven movement training that we’ve done with Terry is kind of given me my entire character. It’s not even about movement, as much as it is about thought, kind of like as the wind and the ocean pulls and pushes, it’s like that’s how they move through space.”
“Those gems were not all that your wife left you, my friend. She left you a son. Tell me, which would she have you value more?”
точка оптического прицела на вашем лбу, тоже чья-то точка зрения.
это превью...при желании их можно увеличить до 1300 стояние в пробке на Дворцовой набережной... просто две крутые иномарки и одно такси..не смогли поделить перекресток с двухсекционным светофором...в узком месте набережной. в результате. пока их растащили из кучи малы... стояли все..в обе стороны... хорошо был фотик с собой. обожаю мой Олимпус!
точка оптического прицела на вашем лбу, тоже чья-то точка зрения.
от ассоциаций с брошенными на дачах животными.... и насколько я знаю по опыту.... блокадники не бросают живность на опустевших дачах... Как рассказать о блокаде Ленинграда? ИСТОРИК СЕРГЕЙ ЯРОВ О ТОМ, ЧТО НУЖНО ПОМНИТЬ, А О ЧЕМ ЛУЧШЕ ЗАБЫТЬ, РАССКАЗЫВАЯ О БЛОКАДЕ ЛЕНИНГРАДА И ЛЮДЯХ, ЕЕ ПЕРЕЖИВШИХ www.colta.ru/articles/specials/8849 14 сентября 2015 года в Петербурге скончался доктор исторических наук Сергей Яров — профессор Европейского и Герценского университетов в Санкт-Петербурге, автор книги «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда», получившей премию в области научно-популярной литературы «Просветитель». В память о выдающемся историке мы публикуем лекцию, прочитанную Сергеем Яровым незадолго до смерти в Лектории Политехнического музея. читать дальше Я расскажу о повседневном быте города, который оказался в условиях нечеловеческой катастрофы, и о том, что происходило с людьми, невольно ставшими участниками беспримерных страданий. Катастрофа — это тот самый момент истины, который позволяет с максимальной силой обнаружить то, что никогда не выльется наружу в спокойное время.
Темой блокадного Ленинграда я начал заниматься несколько лет назад — где-то в 2005-м, — и, надо сказать, это один из тяжелейших сюжетов, которые мне приходилось разбирать. До этого я изучал политическое сознание людей в переломные годы революции, когда люди должны были приспосабливаться к новой власти, должны были терять те или иные свои политические привычки, пытаться вжиться в эпоху. Несмотря на различия этих тем, и там, и там — катастрофа, сцены, действия, жертвы.
Первое знакомство с блокадными документами просто ошеломило меня. В первую очередь стало понятно, что это не та блокада, которая привычна для нас. Это блокада страшная, при описании которой надо выбирать каждое слово, чтобы не задеть чувства выживших. В документах, в дневниках мне явились такие страшные факты, реалии, опубликование которых может нанести обиду, может огорчить. Но этих людей мы не можем судить, не можем выносить им какие-то моральные вердикты. Мы должны их слушать и понимать, в какой бездне они оказались.
Но, прежде чем рассказывать, я бы хотел указать, по каким источникам сделана моя книга и что, собственно, является основой моей лекции В первую очередь это огромное количество дневников. Считается почему-то, что общество 1930—1940-х годов боялось вести дневники, остерегалось, что у него не было привычки к дневникам. Но в Ленинграде, скажу откровенно, я обнаружил сотни дневников блокадного периода разной степени протяженности, разного объема, разной фиксации интереса на тех или иных сюжетах и событиях.
Второй источник — это воспоминания. Понятно, что воспоминания создавались позднее описанных в них событий. Понятно, что «блокадный канон», утвержденный в 1960—1970-е (а начал формироваться он еще раньше — в 1950-е), не мог не сказаться на точках зрения тех людей, которые писали свои мемуары. И третий источник — интервью с блокадниками. \\ мне бабушка рассказывала..мало..но и того хватило\\ К сожалению, многие из них не дожили до выхода моих книг. Но именно общение с ними помогло мне понять некоторые вещи, информацию о которых нельзя почерпнуть из публикаций. Например, выяснилось, что самым опасным для ленинградцев были даже не бомбежки, а зенитки, которые стреляли во время авианалетов. Зениток было очень много в городе. Они не попадали по самолетам — те летали в темноте и на большой высоте, — и снаряды сыпались на головы людей. Самое страшное было оказаться во время авианалетов на улице, но не из-за того, что бомбили, а из-за бесчисленного количества обломков, сыпавшихся с неба. Или такой вот еще эпизод. Я спрашивал у блокадников: 22 июня вы, наверное, где-то отдыхали? А мне отвечали: нет, 22 июня не было выходным днем. Я удивлялся: как же так, это же воскресенье — 22 июня 1941 года? А мне объясняли, что была так называемая шестидневка и выходными в июне 1941-го были 18-е число и 24-е. То есть иногда совпадали выходные дни с субботой и воскресеньем, а иногда не совпадали. Такие вот мелочи можно узнать только из интервью. Ну и, наконец, четвертый, самый редкий, блокадный источник — письма. В основном отправители просили еды, денег. Естественно, чтобы как-то разжалобить адресатов, в письмах приводились страшные подробности блокады, и именно эти подробности не пропускала военная цензура. И там, где человек просил кусок хлеба, рассказывая, в каких условиях живет, — там цензура вымарывала любые упоминания об ужасах блокады. Адресат в результате получал короткое сообщение — «дайте хлеба!» — без мотивации того, почему это необходимо. А люди в это время находились на грани смерти. Конечно, какие-то письма доставлялись с оказией, но из-за того, что транспорта не было почти никакого, такого рода посылки не могли быть широко распространенным явлением.
Что вообще происходит с человеком, когда он начинает голодать? Первый симптом: люди начали постоянно говорить о еде.
Прежде чем рассказать о быте блокадного Ленинграда, я бы хотел коснуться темы того, как сама блокада повлияла на людей. Главным следствием голода и холода была апатия. Люди не замечали друг друга, бродили по улицам подобно сомнамбулам. Люди — не все, понятно, но многие — думали лишь о том, чтобы выжить прежде всего самим, а также чтобы выжили их дети, родные. Было несколько, так сказать, кругов. Быстрее всего нормы морали отмирали в общении с незнакомыми людьми, слабее — в общении с ближним кругом, с детьми, с родителями.
Собственно голод начался где-то 12 сентября. До этого дня война хоть и шла, но город не был военным, блокады не было. Люди даже не выкупали тот хлеб, который полагался им по карточкам. К тому же столовые разные работали, и там были вполне приличные блюда. Но в середине сентября нормы по карточкам были понижены два раза подряд с разницей в несколько дней. И тогда началась паника. Первые симптомы голода стали ощущаться с начала октября. Один из очевидцев пишет, как в столовой было написано: «Продаются конские котлеты». Все ужасно возмущались — желающих купить эти конские котлеты, естественно, не обнаружилось. Но буквально через несколько дней конские котлеты стали дефицитом. Далее происходило тотальное, быстрое исчезновение всех продуктов из магазинов. То же касалось аптечных продуктов, которые, как вы, вероятно, знаете, потом стали использоваться не по назначению, даже детская присыпка использовалась для производства лепешек. Я еще коснусь темы блокадной еды — это страшный вопрос.
Так что делалось с людьми? Что вообще происходит с человеком, когда он начинает голодать? Первый симптом: люди начали постоянно говорить о еде. Если раньше были какие-то разговоры об искусстве, то теперь все разговоры начинались с того, что люди спрашивали друг у друга: сыты ли вы, хватило ли вам обеда — и тут же чистосердечно признавались, что сами голодные. По некоторым воспоминаниям хорошо прослеживается деградация столовых. Сначала это были учреждения, которые действительно очень хорошо подкармливали ленинградцев. Но со временем изымались продукты за продуктами, и вот уже суп белесый-белесый без единого какого-то наполнения. Есть записки одной девочки, которая ела этот суп и считала, сколько в нем макарон, и насчитала одиннадцать «макароник». Потом в столовых исчезла посуда. Уж не знаю, по какой причине — до сих пор это не выяснено, — но ни ложек, ни вилок, ни тарелок не стало. Понятно, что люди были вынуждены приносить посуду из дома, но, поскольку требовалось не только съесть самим, но и часть продуктов унести домой, использовались разные банки — в том числе ржавые консервные. О санитарии говорить тут, конечно, не приходится, и с каждым месяцем блокады происходило все большее разложение быта столовых, быта их посетителей. Ну понятно же, что если человек приходит и ему дают кашу, которую нечем есть, он начинает есть ее рукой и суп рукой… Один блокадник — я сначала постеснялся использовать этот отрывок в книге, а потом махнул рукой — писал: «Лакают суп, как коты». Есть записки Ильи Глазунова. У него погибла вся семья в блокадном Ленинграде: мать, отец, родственники. Самого его вывезли. Глазунов пишет: «Голова ясная, но очень слабая… Иногда в ушах звон. Удивительная легкость перехода из одного состояния в другое. Оживают и материализуются образы прочитанных книг, увиденных людей, событий». Многие об этом писали, что как-то очень легко все прочитывалось, просматривалось, но — мгновенно исчезало. Это было определенным предвестником скорой смерти. Как, положим, и употребление ласково-уменьшительных имен по отношению к еде. У Ольги Берггольц было: когда слышишь от человека слова «хлебец», «супчик» — это все, это симптом того, что человек умрет недели через две от голода. Все эти уменьшительные слова — признак того, до чего дошел человек, как он голодает, насколько он дистрофичен. И, главное, зацикленность его на этом «супчике». Интимное общение с едой и являлось в какой-то мере признаком того, что ни о чем уже человек не думает — только о еде. Главным следствием голода и холода была апатия.
Сначала люди старались не опускаться, но чем дальше, тем меньше их интересовало, во что одеты, как выглядят. Вот чем характерна блокада? Был системный распад. Положим, человек хотел быть умытым, но — где взять воду? И как ее согреть? Ведь не работает водопровод. И нет топлива. И в доме плюс три градуса. Попробуй раздеться, помыться. И это не сегодня и не завтра, а каждый день. Плюс три. Причем хорошо, если плюс, а ведь бывала и минусовая температура. Люди надевали на себя пальто, несколько шапок — ничего не спасало. Есть такой термодинамический закон, который отметили блокадники: сколько времени в человека входит холод, столько он и выходит. Холод входил четыре-пять месяцев в году, а выходил, получается, все лето. Сейчас это может вызвать удивление, а в блокадном Ленинграде женщина, одетая в августе в полушубок, была нормальным явлением. А почему бы не носить одеяла поверх полушубков? Или не надевать валенки прямо на боты? Почему нет? Или вот — красивое пальто. У горожан была приличная одежда, но надевали почему-то самое тряпье. Об этом не раз мне говорили блокадники — и сами удивлялись, отчего так. А правда в том, что люди понимали: никакое платье, никакое пальто не сделает их красивыми. Вы представляете себе, что такое блокадные лица после цинги? Лица с язвами, с фурункулами, с отеками? И вот наденет женщина красивое пальто — и куда она в нем отправится, когда у нее отекшее лицо, изъеденное язвами? Причем отеки были не самым страшным явлением. Куда страшнее было опухание. Почему, кстати, опухали? Многие связывали это с тем, что все абсолютно размачивалось в воде. Вот, положим, 150-граммовый кусок хлеба — что это? Съел его за минуту — и нет его. А разведешь его в воде, и кажется, будто это большая тарелка супа. А еще пили кипяток. Обязательно с солью. Считалось, что в отсутствие витаминов соль — какой-никакой минерал. Но вы сами знаете, какими бывают последствия злоупотребления солью. То есть много объяснений опуханию, но итог один: сначала опухали ноги, потом голова — так, что глаза не видели. Уж не буду деликатные детали приводить, объясняя, что конкретно опухало сильнее, — человек опухал весь. И вот он видит, с каким ужасом смотрят на него прохожие, и понимает, что ему уже все равно. И зачем тогда следить за собой, зачем мыться? Разбухал даже язык, и речь становилась замедленной — это во многих дневниках было зафиксировано, — как будто человек что-то долго-долго припоминает в разговоре. Разбухший язык (тоже последствие цинги) — это когда кислое кажется сладким, сладкое — соленым. Цинга со страшной силой обнаружилась весной 1942-го. С ней пытались бороться в том числе употреблением напитка из хвои. Но понимаете, на голодный желудок напиток из хвои… Было такое выражение — я заранее прошу простить меня, но, говоря о блокаде, нельзя обойтись без некоторого натурализма — «вылетели три дня в трубу». Некоторые, конечно, были уверены в чудодейственности этого напитка: вот я его выпью, и мне станет получше. И пили-пили-пили. И — распухали. А цинга ползла по телу такими пятнышками фиолетового оттенка (хотя разные были оттенки), и никакая хвоя не могла заставить эти пятнышки исчезнуть. Зато исчезала брезгливость. Говорить об этом тяжело, но понятно же: чтобы выжить, люди шли на все. И я даже не хочу говорить об этом, потому что у вас может появиться неверное впечатление о блокадниках… Но, к сожалению, где только не питались. Какие только суррогаты не использовались в еде. Жидкость для помывки стекол. Гуталин. Подошвы кожаные от сапог. Технический жир ужасный. Есть его было невозможно, но, как писал один блокадник, «сытный, подлюга, сытный». Вы понимаете? Технический жир для смазки механизмов. В некоторых домах ели даже фрагменты деталей — например, свиные валики от станков. И самое жуткое было то, что, прежде чем варить, их нужно было вымачивать в течение двух недель, иначе человек умирал в страшных мучениях от отравления. Сложнейший рецепт: сначала отмочить, потом заново замочить, потом варить, сливать, кипятить… А голодный человек — ну сколько он может на все на это смотреть? Иногда не выдерживали, съедали… И все кончалось страшно. Многие вспоминают, как, поголодав несколько месяцев, с восторгом описывали, какой вкусный столярный клей, как одной плитки на целую неделю хватило. А один человек описывал, как гуталином питался. Понятно, что это был самый плохой гуталин, сделанный из каких-то остатков костной муки каких-то рыб. И вот человек записал в дневнике: «Какая хорошая еда, гуталин. У меня и кожа глаже становится, не зря все ж для кожи его используют». Интересный момент: люди вели постоянные разговоры о еде.
Огромное количество таких записей содержится в любом дневнике. Независимо от того, интеллигентный человек его писал или неинтеллигентный. У меня в книге есть отрывок: мать и дочь мечтают, что они будут есть после блокады. На этом воображаемом пиршественном столе чего только нет: и колбаса, и каша, и пирожки с тем, с третьим, с пятым, и картофель, лоснящийся маслом… Это страшный документ. Это показатель того, до чего доходили люди в блокадном Ленинграде. За усиленную работу по захоронению выплачивался дополнительный паек: 100 г водки и, кажется, 200 г хлеба.
Бомбежки, конечно, были одним из самых варварских преступлений, что были совершены против Ленинграда. Понятно, что не нужно было бомбить весь город. Понятно, что не было такого количества вооружения, чтобы бомбить без остановки. Фиксировали на каких-то производствах: штабах, складах, вокзалах. Но прежде шла так называемая прицелка бомбометания в радиусе 400 м. То есть прежде чем поразить нужный объект — и посмотреть, дымится он или не дымится, как именно дымится и какой это дым, густой или не густой, — 400-метровый участок обрабатывали. По воспоминаниям Виталия Бианки, побывавшего в Ленинграде весной 1942 года, в городе было огромное количество женщин без рук, без ног. Просто не успевали убежать. Но самолеты использовали до ноября 1942-го. Потом стали жалеть — самолетов мало, они требуются в других местах, — и Ленинград начали бомбить пушками, которые находились в Тосно, в пятидесяти километрах от города. Естественно, куда попадет снаряд, пущенный из Тосно, никто знать не мог. Мне одна блокадница рассказывала, что начинали бомбежку ровно в восемь часов, когда закрывались заводы. И если начиналась бомбежка, с заводов никого не выпускали — просто запирали двери. Блокадники молились: только бы немец начал обстрел в «восемь ноль два», тогда бы успели за две минуты выбежать с территории завода и добежать до дома. Но — нет. Немец всегда бомбил за несколько секунд до звонка. Это была психическая атака против населения.
Чудовищные страдания испытывали люди от этих бомбежек, и особенность их была еще в том, что, в отличие от авианалетов, к ним невозможно было подготовиться: бомба уже летит, а никто еще не знает, что она летит. Несколько секунд до того, как она ударит по этой площади, но об этом никто даже не догадывается. Защититься, спрятаться было невозможно. Как спасались? Есть описание того, как люди выходили на крыши, несли свою вахту. Сняли даже Шостаковича за этим делом… Но, знаете, неловко смотреть эти кадры: за Шостаковичем идет кинобригада, он и одет как-то нелепо, в какой-то шинели. Какой-то постановочный кадр — композитор позирует, как бы иллюстрируя мужество блокадников Ленинграда. Но что касается людей — не Шостаковича, который, как известно, был в конце сентября 1941-го вывезен из города, а людей, которых в городе оставили умирать, — то дежурства на улице были очень страшной вещью. Ну представьте: крыша, зима, минус 25, продуваемый всеми ветрами человек, голодный, истощенный, больной, постоянно кутающийся в какую-то одежду. И как заранее узнать, какая бомба упадет на крышу? Хорошо, если зажигательная, а если фугасная? Есть такой мрачный блокадный анекдот (вообще анекдотов было много): меняю две зажигательные бомбы на одну фугасную, но в другом районе. Пытались защитить горожан посредством оповещения, так называемого метронома (когда радио не работало, в эфире стучал метроном, и быстрый стук означал тревогу. — Ред.). Но метроном был хорош, когда шли авианалеты, а когда налеты прекратились и город начали бомбить из орудий, тут никакой метроном уже помочь не мог. Кстати, вопреки официальной истории, радио в первую блокадную зиму не работало. Ольга Берггольц лежала дома в состоянии дистрофии и не могла никак выступать по радио.
Когда начались смерти от дистрофии, долго не могли понять, от чего человек умер. Патологоанатомы работали, вскрывали тела, но не обнаруживали ни одного органического поражения. Все в целости, все работает — от чего умер? И только потом было определено название — дистрофия. До блокады, насколько я знаю, слово это не употреблялось. Я нашел письмо, в котором одна женщина писала матери, что стала дистрофиком, а мать ей отвечала: «У тебя новая специальность? Никогда о такой не слышала». Как выглядел дистрофик? Во-первых, человек переставал следить за собой. Естественно, на него начинали смотреть косо. Во-вторых, человек без конца говорил, говорил, говорил безостановочно — а ведь не каждый способен такое слушать, да? Всем было понятно, почему человек стал таким, но все сжимали себя в кулак. Блокада была жестокой школой проверки на человечность. Вот почему каждое слово нужно выбирать, говоря о блокаде. Но возникает вопрос: а как тогда вообще о ней рассказывать? Когда мне приходилось разбирать, мягко говоря, сложные эпизоды, я старался не упоминать фамилии (и даже ссылки на источник не указывать), но ведь так тоже не может быть. Источник должен быть. Но что делать, если источник прямо указывает на то, откуда что взялось, и каждый может проверить, догадаться? Например, было несколько столовых привилегированных для обессиленных людей. Но — жестокая блокадная правда! — заинтересованы были в первую очередь в том, чтобы спасать людей нужных. «Нужных» в смысле «ответственных». Есть документы об этом, стенограммы сообщений. Там прямо так и написано: подкармливал наиболее ценных инженеров и рабочих, специалистов, а не дворников. Рождалась новая этика. Сейчас попробуй такое сказать. Или человек попал под бомбежку, погиб, и кто-то пишет: наконец решился вопрос с сокращением штата, а то так было трудно найти кандидата на сокращение. Реальность блокады — как и любая реальность катастрофы — заставляла людей делать вещи, которые ни один нормальный человек не хочет делать. И чем чаще приходилось их делать, тем быстрее менялось сознание. Например, проверяют детей — все почти истощены и нуждаются в дополнительном питании. И врач должен на каждой карте написать: нуждается в дополнительном питании. Но один говорит другому: а как же мы на всех картах такое напишем? И приходится выбирать. Одного ребенка кормят, другого нет. Один выживает за счет другого. Кажется, оба имеют право выжить, но нужно выбрать одного. Так происходило постепенное ожесточение морали. В конечном счете притуплялись чувства, притуплялись нервы. Человек уже не так болезненно реагировал на какие-то вещи. Приведу пример: эвакуация детей. Всех было трудно эвакуировать — особенно тех, кто был совсем слабым. И потому устраивали экзамен: возьми метелку, подмети. Или дойди от стенки до стенки. Осталось свидетельство, что на одном из таких экзаменов в комнату неожиданно вошли тетки из исполкома и начали шуметь: «Да что вы делаете? Да разве так можно?» А им ответили: а дайте нам людей, чтобы мы всех детей могли вывезти. Возникал вопрос: а что делать с теми, кому неминуемо станет плохо в пути, кто за ними будет ухаживать? Опять же нравственный выбор, который часто оказывался весьма жестоким. Но обвинять никого нельзя. Надо просто помнить, что так было. Блокада — это тотальное страдание.
Одна из самых страшных тем блокады — мертвые. Гробы использовали где-то до середины декабря. Потом начались так называемые пеленашки. Вот в фильме Сергея Лозницы «Блокада» показано: на улице труп лежит. Почему-то в валенках… Обычно дело этим не кончалось — и валенки снимали, и каннибалы тоже… Я уж не стал касаться этой темы, вы простите… Короче, всячески оскверняли тела: искали продовольственные карточки, развязывали веревки… Многие трупы не довозили до кладбища. Трупы соседей, чужих людей — просто бросали их на дороге. А еще трупы вываливались из машин, и за ними тоже никто не возвращался. В одеяло, в бумагу укутывали людей. Свозили к моргам, где были крысы. В городе вообще расплодилось очень много крыс — но я не буду касаться этой темы, слишком особенная она, очень неприятная… Когда хоронили детей, гробы делали из бельевых ящиков. Одна из мемуаристок пишет, что ей сказали, будто в одну пятитонную машину погрузили пятьсот человек. Она не поверила. Ну как это возможно — пятьсот тел в одной машине? А оказалось — это из Дома малютки. Пятьсот младенцев.
Несколько слов о кладбищах. Вообще они, конечно, представляли собой мерзость запустения. Все гробовщики вымерли еще в ноябре-декабре 1941 года. Было даже исследование — почему это произошло? Да потому, что люди много ели-пили, а когда началась блокада, организм, привыкший к интенсивному усвоению пищи, не смог выжить на тех крохах, что выдавались. Роль гробовщиков исполнял весь город, и это была тяжелейшая работа. Был даже случай, когда человек, которого послали на очистку кладбища, умер у могилы, куда помогал укладывать тела погибших ленинградцев. Да, гробовщикам платили. И это один из вопросов: почему нельзя до конца посчитать количество жертв блокады? За усиленную работу по захоронению выплачивался дополнительный паек: 100 г водки и, кажется, 200 г хлеба. Естественно, если шли переработки, давалось больше. К сожалению, были иногда и приписки. Но тут, как я уже много раз говорил, никого укорять не надо — хорошо, если эти приписки спасли кому-то жизнь. Поначалу люди пытались сами рыть могилы, но под конец, обессилевшие, они просили об этом других людей. И было много стервятников, которые, не стесняясь, торговались. Обычной ценой похорон была буханка хлеба. Мне попалось письмо, где женщина пишет: «С нас спросили аршин материи, сто рублей, полбуханки хлеба». Я сначала не понял — странное какое-то перечисление. Обычно просили одно, а тут сразу семь разных предметов. Потом до меня дошло, что эти самые стервятники спрашивали про все разом: а есть ли у вас это, а это есть, а вот это, а третье, а четвертое. Это перечисление — свидетельство того, как обирали несчастных людей. Под конец блокады, как мы знаем, был использован вахтенный метод захоронения. Общее число погонных метров вырытых ям составляло двадцать два километра. Расстояние между Царским Селом и Ленинградом. Представляете себе?
Многие желали, чтобы их родных хоронили не в огромном рву, где непонятно кто и где, а с краешку. Чтобы хотя бы примерно знать, что есть вот такое местечко, про которое можно быть уверенным: вот здесь покоится такой-то. Некоторых привозили в гробах, желая сделать что-то похожее на приличные похороны. Но гробы тут же шли в костер, у которого грелись члены похоронной команды. Из этого не делали тайны. Более того, когда вышло постановление, что обязательно надо хоронить в гробах, один гроб был на всех: одна команда клала своего покойника, потом вынимала, передавала гроб следующей команде, и так до бесконечности. Люди боролись с бюрократическими ритуалами. Возможно, конечно, что ритуалы эти были благими и их устанавливали для того, чтобы в жутких условиях церемония захоронения не превратилась во что-то совсем уже варварское. Однако, несмотря на это, варварской она все же стала.
Надо сказать, что большое количество мертвых лежало в квартирах блокадного Ленинграда. В силу нескольких причин. Например: не надо было сдавать карточки. Это только сначала был четкий порядок: умер человек, родственники его похоронили, карточки сдали. Но вы же помните, о чем я только что сказал? Чтобы похоронить, нужно было скопить буханку хлеба. А хлеб выдавался на декаду — то есть на десять дней — по 100—150 г. И вот соблазн: лютые морозы, голод… В общем, когда начали очищать город, выяснилось, что некоторые квартиры были превращены в локальные кладбища.
Вообще, говоря о квартирах блокадного Ленинграда, нельзя не упомянуть о таком явлении, как буржуйки. Так как всю квартиру отапливать было невозможно — не было дров, да и почти в каждой комнате уже лежал, простите, мертвый человек, — обычно жили на кухне. Ну, вы знаете особенность буржуйки: она быстро нагревается, но быстро остывает, и температура в помещении опускалась до минусовых отметок за очень короткое время. От буржуек, естественно, шла копоть. Коптилась дверь, коптились обои, стены, потолки и, самое страшное, лица людей. И тут — либо не пиши о блокаде, либо рассказывай, как оно есть. Огромное количество закопченных, черных лиц было характерной приметой блокадного Ленинграда.
Надо сказать, что девушки испытывали по этому поводу стыд. И одна с гордостью записывала в дневнике, что вот только что от нее вышли матросы и сказали, что «в первый раз встретили такую чистую». Есть очень трогательные описания того, как девушки в столовых при виде мужчин старались отворачиваться. Почему? Да потому что помимо копоти лица становились, что называется, носатыми. Вообще, когда человек сильно худеет, нос сильно начинает выдаваться. И хочется выглядеть очаровательно, обаятельно — а тут этот нос. Далее, один из блокадников вспоминал, что девушки в столовой старались отсоединиться от мужчин. Почему? Потому что надо было очистить пальцем тарелку. Маленький слой жира оставить в тарелке — там, где уже ели обойный клей, столярный клей, — немыслимо, сами понимаете… Облизывание тарелок — одна из примет блокадного Ленинграда.\\у меня эта была привычка с детства, как и собирание крошек...со стола пальцем....от бабушек дедушек и родителей передалось\ \\\ И кто читал воспоминания Дмитрия Сергеевича Лихачева, обратил на это внимание. Интеллигентнейший человек, переводчик, он пришел в столовую Академии наук, а ему сказали: вы не кандидат, вы не имеете права ходить к нам. А он был так голоден, что ждал, когда кто-нибудь доест, а потом облизывал тарелки. Страшно такое читать.
Вообще в блокадном Ленинграде в какую дверь ни войдешь, в какое окно ни выглянешь — везде был ужас, который невозможно даже себе вообразить. Я прошу верить мне на слово: ни одно представление о блокаде — в том числе и мое — не способно передать тот ужас, который пережили блокадники. Мне многие говорили, что книгу мою не могут дочитать до конца — людей начинает трясти. Теперь-то я знаю, что есть черта, за которой люди инстинктивно пытаются оберечь себя от страданий. А блокада — это тотальное страдание.
У вас может возникнуть ощущение, что я сгущаю краски. \\бабушка и не такое рассказывала, вообще не любила вспоминать\\ Но уверяю вас: я, наоборот, говорю мягко, пытаюсь найти каждому явлению оправдания. И я не рассказал вам, как в помойках рылись, как в очередях за тарелкой супа плакали, выпрашивая лишние порции копеечного супа. Я не стал особенно травмировать и рассказывать о детях несчастных, которых находили около тел погибших матерей. Это самое страшное описание вообще, которое мне когда-либо приходилось читать: чудовищное количество вшей, ребенок обгладывает мать, его самого едят крысы… Вы уж простите меня за сумбурное повествование, но о блокаде иначе не расскажешь. Помню, когда я в первый год изучил около трехсот документов, связанных с блокадой, на меня каждый день наваливалось это страшное. И это было не самое легкое время в моей жизни. \\\ если мы выжили тогда, то выживем и сейчас\\\
Сентябрьские бронзовые Драконы - легендарные разорители деревень, похитители скота. Яростью наполнен их кроваво-красный взгляд. Издревле эти драконы наводили ужас на всё население земли. Драконы Сентября всегда стоят до последнего, сражаются до последней капли крови. Их ОЧЕНЬ сложно остановить. Полные энергии, они не знают пощады. Но, несмотря на то, что они являются одни из трёх видов самых опасных драконов, эти перепончатокрылые не могут испортить своего человека. Как не странно такой драконообладатель - настоящий рыцарь без страха и упрёка, неустрашимый, иногда - отчаянный авантюрист.
Сентябрьские бронзовые Драконы - легендарные разорители деревень, похитители скота. Яростью наполнен их кроваво-красный взгляд. Издревле эти драконы наводили ужас на всё население земли. Драконы Сентября всегда стоят до последнего, сражаются до последней капли крови. Их ОЧЕНЬ сложно остановить. Полные энергии, они не знают пощады. Но, несмотря на то, что они являются одни из трёх видов самых опасных драконов, эти перепончатокрылые не могут испортить своего человека. Как не странно такой драконообладатель - настоящий рыцарь без страха и упрёка, неустрашимый, иногда - отчаянный авантюрист
точка оптического прицела на вашем лбу, тоже чья-то точка зрения.
надо бы что-то позитивное сделать)) вот думаю, что?! как-то все на тормозах последнее время. пора встряхнуться и улыбаться чаще. пожалуй, начну-ка я, как в детстве, с веселых картинок!
Почему женщины ненавидят женщин? Даже странно, что в Космо такую статью опубликовали. Приступ адекватности случился?
"Самое страшное, самое отвратительное порождение патриархального строя — внутренняя мизогиния. Ненависть женщин к женщинам. Не существует никакой женской солидарности. Мы требуем кары для оступившихся, мы обвиняем жертв, мы калечим психику своих дочерей «для их же блага». Мы жестоки к своим сестрам так, как никогда не бывали жестоки к мужчинам. Почему мы стали такими? Потому что нас заставили стать такими. Женщины ненавидят женщин, потому что без этого слишком трудно выживать в патриархате.
читать дальшеВот же тупая блондинка! Гадкие шуточки про блондинок, женскую логику и обезьяну с гранатой регулярно транслируются женщинами. Самое ужасное — то, что это считается нормальным. Но как может быть нормальной привычка унижать тех, кто, по большому счету, от тебя мало чем отличается? Зачем с гордостью говорить «Ах, мне гораздо интереснее общаться с мужчинами!», подразумевая «Потому что меня не интересует всякая бабская дурь»? Женщины регулярно обесценивают переживания других женщин, их увлечения, их ценности, их мировоззрение. Хочется быть «не такой». Выше этого. Умнее этих «телочек». Почему это так: это реверанс в сторону мужчин. Попытка пристроиться к мужскому обществу на манер шакала Табаки, который сопровождал Шерхана и тем обеспечивал себе пропитание и защиту. Это посыл «Они все дуры, а я — нет. Не бейте меня, я вам пригожусь». Это просто тактика выживания. Женщины зачастую зарабатывают меньше мужчин, выполняя те же обязанности. Женщины должны растить детей, но алименты мужчина может не платить (по закону — должен, а как это бывает на практике, все мы прекрасно знаем). Мы можем быть самостоятельными и одинокими, можем быть свободными от воли отцов и мужей, но от мужского мира в целом мы зависимы. Мужчины — господствующий пол. Это патриархат.
Что ты делаешь? Ты же девочка! Мы до сих пор продолжаем калечить наших дочерей, загоняя их в рамки гендера. «Ты же девочка!» — рефрен, который сопровождает ребенка женского пола всегда. Зачем тебе машинка? Куда ты полезла в юбке, вся попа наружу! Ты что — подралась с мальчиком?! Девочки таких слов не говорят! Вот девочки сидят, поиграй с ними. Все это произносится постоянно, но какой посыл на самом деле улавливает девочка? Откажись от своих желаний, стыдись своего тела, не смей защищать себя, не вздумай выражать негативные эмоции, забудь, что у тебя может быть свое видение мира и ситуации. Мы морально насилуем маленькую девочку и сами того не замечаем. Почему это так: потому что мы знаем, что она вырастет и станет женщиной. И ее жизнь ничем не будет отличаться от нашей, она окажется в том же самом патриархальном мире. Ей не нужно быть свободным человеком. Ей нужно быть женщиной, которая удобна мужчине, и тогда, возможно, ей перепадут всякие жизненные блага, а наше материнское сердце будет за нее спокойно. Сотни лет женщины в Китае ломали стопы своим дочерям, превращали их в инвалидов — и делали это из благих побуждений. Потому что только девушка с лотосовой ножкой могла рассчитывать на удачное замужество. Мы ломаем психику детей. Это так же больно, но мы этого старательно не замечаем. Потому что нам страшно.
Сама дура виновата! Самое дикое, самое страшное проявление внутренней мизогинии — обвинение жертвы. Избивает муж? Сама дура виновата, нормальные женщины не выходят замуж за кого попало. Изнасиловали? Сама дура виновата, нормальные женщины не отправляются пить в мужской компании. Ключевое слово — «нормальные». Подразумевается, что жертва — ненормальная, а значит — не заслуживает сочувствия. Любая статья о жестоком преступлении против женщины собирает массу комментариев. С посылом «Туда ей и дорога, раз головой не думала». И это пишут женщины. Почему это так: ни одна женщина в нашей стране не чувствует себя в безопасности. В любой момент мужчина может избить тебя, изнасиловать, убить — и тебя никто не защитит. Более того, тебя же и обвинят в его преступлении: сама виновата, да. Это невозможно принять и не повредиться рассудком, поэтому наша психика выстраивает защитный механизм: «Это была плохая, негодная женщина, а я не такая, я хорошая. А значит, со мной такого не случится никогда». Второй рычаг этого механизма — желание уничтожить жертву, потому что она разбудила зло и подставила всех. Она была плохой, она спровоцировала преступника и теперь он, возможно, войдет во вкус и сделает это с кем-то еще. Мы до такой степени беззащитны, что реагируем на жертву, как первобытные люди: это она, она залила все своей кровью и приманила хищников! Бросьте ее на съедение им!
Посмотрите, она же толстая! Cosmo.ru часто публикует фотографии «неидеальных» женщин — и всякий раз мы получаем шквал оскорбительных комментариев. Женщина просто не может быть толстой — ее затопчут, обольют бензином и подожгут. Метафорически, конечно, но от этого не легче. То же самое касается женщин, которые недостаточно ухожены, «странно» одеваются или попросту некрасивы. Все это, в общем, их личное дело. За что их ненавидеть, зачем оскорблять? Почему это так: в патриархальном мире женщина — это товар. Нам противно это осознавать, поэтому мы утешаем себя сентенцией «Женщина должна быть красивой прежде всего для себя!». Не может, не хочет, а именно должна. Обязана! Это ловкий самообман. На деле нам просто страшно подорвать мужское доверие. Мужчины могут подумать, что все женщины только и ждут того момента, когда можно будет расслабиться, растолстеть и перестать брить ноги. Поэтому нужно озвучить позицию «А я не такая, я всегда буду куколкой для тебя!». И мужчины это прекрасно считывают. Они приходят и ставят лайки под комментариями о том, что именно женщина должна. А толстухи — да кому вообще интересно думать об их чувствах? Они — негодный товар. Выбраковка.
Настоящая женщина должна… Невероятную популярность вдруг обрели тренинги типа «Как стать настоящей женщиной», а также книги и статьи о женской мудрости, якобы основанные на Ведах. На самом деле это мутные потоки сознания сексистов и женщин, вставших на путь мизогинии. Служение мужу как господину, отказ от нижнего белья, вращение маточкой — как можно всерьез воспринимать это мракобесие? Очень легко. Более того, женщины, решившие стать «настоящими», ненавидят тех, кого этот путь не привлек. Почему это так: все мы читали «Унесенные ветром» и помним высказывание Мамушки: «Я не просила их приходить и освобождать меня!» И это исторический факт, между прочим — многие рабы и впрямь разделяли такую позицию. Просто у них были добрые белые господа. Они хорошо кормили своих рабов, лечили их, не продавали на другие плантации их маленьких детей и никогда никого не пороли кнутом. Это простая и понятная жизнь: делай, что должен, и все у тебя будет хорошо. Старайся услужить еще лучше — и возвысишься. А свобода мысли — это война. Это синие мундиры. Они придут и все сломают, они бросят нас в неизвестность. А это, как известно, страшнее всего. Мы не можем в один момент изменить этот мир. Но пока мы не делаем ничего — ничего и не изменится. От тебя и от всех нас требуется совсем немного: просто поддержи женщину. Ты можешь."
30 января 1836 года "Таймс" опубликовала для своих читателей инструкцию, которая должна была, по мнению газеты, сделать поездки на омнибусе более приятными. Вот она: Омнибусный закон 1. Не ставьте ноги на сидения. читать дальше 2. Не следует забиваться в тёплый уголок и затем открывать окно, чтобы северо-западный ветер надул шею вашему соседу.
3. Держите деньги наготове, когда соберётесь сходить. Если ваше время ничего не стоит, время других может быть бесценным.
4. Не возлагайте на кондуктора обязанность искать вам сдачу: он не банкир.
5. Сидите, ровно расположив свои конечности, а не растопырив ноги под прямым углом так, что они занимают место на двух человек.
6. Не плюйте на солому. Вы не в свинарнике, а в омнибусе, едущем в стране, которая хвалится своей чистотой.
7. Будьте почтительны к женщинам и не вгоняйте беззащитную девушку в краску, потому что она не может спастись от вашей грубости.
8. Если вы везёте собаку, пусть она будет маленькая и на поводке.
9. Не вносите огромных тюков – омнибус не фургон.
10. Приберегите перебранки и споры для чистого поля. Звук вашего голоса может быть музыкой в ваших ушах, но, возможно, не в ушах ваших попутчиков.
11. Если вы начнёте обсуждать политику или религию, говорите сдержанно: все имеют равные права на своё мнение и все имеют равные права не подвергать его необоснованным потрясениям.
12. Воздержитесь от манерности и высокомерия. Помните, что вы едете всего за шесть пенсов на расстояние, которое в наёмной карете будет вам стоить несколько шиллингов; и что если ваша гордость ставит вас выше плебейских мест, ваш кошелёк должен позволить вам проявить аристократическую снисходительность.
Мне кажется, эти правила следует распечатать и развесить во всех видах общественного транспорта. Не знаю, как в Англии, а у нас они до сих пор не потеряли актуальности)))
К чему привели 100 лет “улучшения” породистых собак (фото)
Не покупайте и не разводите, пока умирают бездомные!
Век селекционных «улучшений» чистых пород превратил некогда здоровых собак в деформированных животных.
Бытует мнение, что чистокровные выведенные собаки обладают особыми свойствами и в целом выглядят красивее. Но недавно в Интернете появились фотографии из книги 1915 года, В.Е. Масон «Породы всех наций» (Breeds Of All Nations by W. E. Mason) наглядно демонстрирующие как за последнее столетие изменился вид всем нам известных пород собак. Ясно видно, как вековая селекционная работа по «улучшению» пород пагубно отразилась на внешнем виде и здоровье породистых собак.
читать дальше1. Бультерьер был красивой спортивной собакой. Без уродливой морды и отвислого живота. Новая форма черепа привела к появлению проблем с зубами и прогрессирующей глухоте. Кроме того у собаки врожденный вывих локтя и частые солнечные ожоги.
2. Проведенное сравнение показывает, что бассетхаунд стал намного ниже, в то время как его уши сильно удлинились в сравнении с собакой на фотографии 100-летней давности. От уменьшения задних ног собака получила еще большие проблемы с позвоночником и дисплазию тазобедренного сустава. Из-за этого животное быстро набирает вес, что только усугубляет ее болезни. Постоянные проблемы с глазами – от глаукомы до эктропии (Вишневый глаз). Может быть большие уши и выглядят мило, но собаке они доставляют большие неудобства.
3. Современный боксер теперь имеет еще больше проблем с перегревом из-за того, что морда стала еще короче и более вздернута, чем раньше. Укорачивание морды к примеру приводит к проблемам с зубами и слухом. Множество щенков рождаются глухими на одно или оба уха. Часто бывает энтропион (заворот века). Есть еще несколько расстройств, связанных с сохранением их внешнего вида – аортальный стеноз и аритмогенная кардиомиопатия правого желудочка, гипотиреоз и вздутие живота.
4. Английский бульдог – звезда страховочных рекламных постеров времен Черчилля – превратился в настоящего монстра благодаря селекции. Сегодня это одна из самых болезненных собак. Фактически нет такого понятия – здоровый бульдог: дисплазия тазобедренного сустава, врожденный вывих локтя, гипоплазия трахеи, дерматит кожных складок, брахицефальный синдром, энтропион… Поддержание породы сделало невозможным роды без медицинского вмешательства. Средняя продолжительность жизни – всего 6,25 лет.
5. Даже немецкая овчарка, которая часто была эталоном "настоящей” собаки, деградирует. В книге "Собаки Всех Наций” описывается стандарт 25-30 кг. Сегодня это сильно потяжелевшая собака. Отсюда сразу проблемы с позвоночником и задними лапами. Дисплазия локтевого и тазобедренного сустава, заболевание межпозвоночных дисков, хромота. А также сахарный диабет, катаракта и всевозможные опухоли. Когда-то собаки этой породы были способны брать барьеры высотой 2,6 метров, но теперь их круп опущен, собака стала угловатой, а грудь торчит колесом – соответственно немецкая овчарка уже не имеет таких физических показателей.
6. Мопсы получили в подарок от человека хвост, который два раза более закручен чем раньше, что, по словам Мускулуса, может привести к параличу. Укороченная морда и складчатая кожа часто приводят к перегреву. Мопсы, как и все брахицефалы имеют огромные проблемы с дыханием и предрасположены к респираторным заболеванием. Укороченная морда всегда приводит к проблемам с зубами и инфекциями кожной складки на морде. Для них характерно ожирение. Энцефалит мопсов является генетическим заболеванием. Симптомы этой болезни судороги, потеря ориентации, слепота, кома и смерть. Вместе с тем мопсы могут страдать от эпилепсии, что никак не связано с энцефалитом.
7. Самым сильным изменениям подверглись сенбернары – некогда сбитая, атлетическая порода, теперь имеет множество проблем с перегревом и больше подвержена различным заболеваниям. Сенбернар сильно прибавил в весе. Те же дисплазия локтевого и тазобедренного сустава, вывих коленной чашечки, вздутие живота. Часто бывает врожденная глухота и эпилепсия. Кроме того, заводчики сильно нарастили ему кожу. Из-за этого собаки быстро перегреваются. Со всеми вытекающими последствиями. И катаракта, вишневый глаз, выворот и заворот века.
8. Фотографии таксы показывают, как сильно нарушена пропорции ног и тела животного в сравнении с прошлым, что означает больший риск и подверженность заболеваниям межпозвоночных дисков. У таксы уменьшились задние ноги, что сразу дает проблемы с ногами и позвоночником. Таксы стали гораздо быстрее набирать лишний вес. Проблемы с межпозвоночными дисками могут сделать из собаки калеку.
Пожалуйста, не покупайте четвероногих друзей и не разводите их, пока на улицах и в приютах умирают миллионы несчастных животных! Спасайте жизни и дарите свою заботу прежде всего тем, кто в этом нуждается больше всего!